Оставлю здесь этот кусочек книги Барикко с описанием настоящего мастера.
Надо сказать, что утром мне пришлось, прочитав это, закрыть книгу, чтобы не перебить впечатление и удержать это волшебство
однажды случилось ему набрести на мастера, который делал лампочки.
Не лампы, а лампочки. Вручную. Старикашка, в убогом и мрачном цеху в
районе Кэмден-тауна. Джаспер Гвин долго искал его, даже не зная толком,
есть ли такой, и наконец нашел. Он задумал запросить у мастера не только
совершенно особенный свет —
детский, иначе не скажешь, — но,
главное, свет, который длился бы определенное время. Он хотел, чтобы
лампочки гасли, прослужив тридцать два дня.
— Гасли бы сразу или тускнели постепенно? — спросил старичок, будто уже заранее вник в суть вопроса.
21
Возня с лампочками может показаться мало существенной, но для
Джаспера Гвина этот пункт превратился в основополагающий. Он был связан
со временем, с темпом. Хотя Джаспер Гвин пока не имел ни малейшего
понятия о том, какой жест соответствовал бы
письму портрета словами,
у него сложилось определенное представление о возможной длительности
действа — так, видя путника, бредущего в ночи, можно рассчитать,
насколько он далеко, но не распознать, кто он таков. Джаспер Гвин сразу
исключал быстрое завершение работы, но с трудом представлял себе жест,
оставленный на произвол случайного и, возможно, весьма отдаленного
окончания. Так он начал измерять, лежа на полу в мастерской, в
совершенном одиночестве, удельный вес часов и плотность дней. Он имел в
виду паломничество, похожее на то, какое различил тогда, в тех картинах,
и вознамерился угадать скорость шага, достаточную для того, чтобы его
совершить, и длину пути, который приведет к цели. Нужно было установить
скорость, с какой улетучится замешательство, и медлительность, с какой
будет всплывать на поверхность истина того или иного рода. Он пришел к
выводу, что точно так же, как это происходит в жизни, только тщательно
выверенная пунктуальность позволит завершить жест, — так обретают
полноту мгновения, счастливые для живущих.
Наконец он уверился, что тридцать два дня могли бы составить нужный
срок в первом, вероятном приближении. Установил, что попробует
устраивать сеансы ежедневно, по четыре часа, в течение тридцати двух
дней. Вот тут и встал вопрос о лампочках.
Дело в том, что он не мог представить себе, чтобы работа обрывалась
внезапно, по истечении последнего сеанса, в безличной, бюрократической
манере. Очевидно, что работа должна была подходить к концу элегантно,
даже поэтично, и по возможности непредсказуемо. Решение пришло на ум,
когда он изучал проблему света — восемнадцать лампочек, подвешенные к
потолку, на равных расстояниях, в правильных, прекрасных геометрических
фигурах, — и наконец он представил себе, как незадолго до тридцать
второго дня эти лампочки гаснут одна за другой, в произвольном порядке,
вроде бы случайно, однако в промежуток времени не меньше двух дней и не
больше недели. Он увидел, как мастерская проскальзывает в темноту,
разбросанную пятнами, по алеаторической схеме, и даже принялся
фантазировать, как они с натурщиком станут перемещаться, чтобы
воспользоваться последним светом или, напротив, укрыться в первой тьме.
Отчетливо увидел себя в неясном мерцании последней лампочки, как он
торопится завершить портрет, накладывает последние штрихи. И потом,
когда угасает последняя спираль, смиряется с темнотой.
Безукоризненно, подумал он: само совершенство.
Поэтому и стоял теперь перед старичком в Кэмден-тауне.
— Нет, они просто должны угасать, не тускнеть постепенно и не взрываться по возможности.
Старичок изобразил один из тех загадочных жестов, к каким прибегают
мастера, чтобы поквитаться с миром. Потом объяснил, что лампочки —
создания непростые, зависят от множества переменных величин и в своем
роде подвержены безумию, формы которого предсказать нельзя.
— Обычно, — добавил он, — заказчики тут замечают: «Как женщины». Избавьте меня от этого, будьте добры.
— Как дети, — сказал Джаспер Гвин.
Старичок кивнул. Подобно всем мастерам, он разговаривал только за
работой и теперь сжимал в горсти маленькие лампочки, словно кладку яиц, и
погружал их в непрозрачный раствор, смутно похожий на дистиллят. Цель
операции была определенно неизъяснима. Мастер просушивал лампочки феном,
таким же старым, как и он сам.
Они потратили массу времени, рассуждая о природе лампочек, и Джаспер
Гвин в конце концов открыл для себя целую вселенную, о существовании
которой никогда не подозревал. С особенным удовольствием он узнал, что
формы лампочек варьируются до бесконечности, но основных шестнадцать, и у
каждой есть свое имя. Согласно некой весьма изысканной конвенции, это
имена королев или принцесс. Джаспер Гвин выбрал лампочки «Катерина
Медичи»: они походили на слезы, пролитые люстрой.
— Тридцать два дня? — уточнил старичок, когда решил, что этот заказчик достоин его работы.
— Таков замысел.
— Нужно знать, сколько раз их будут выключать и включать снова.
— Один раз, — не колеблясь, ответил Джаспер Гвин.
— Откуда вы знаете?
— Знаю.
Старичок застыл на месте и поднял взгляд на Джаспера Гвина.
Уставился, можно сказать, в самую спираль очей. Искал там что-то, но не
нашел. Зазубрину нити, предвещающую обрыв. Потом снова склонился к своей
работе, разжал ладони.
— Нужно будет очень осторожно перевозить их и вкручивать, — сказал он. — Вы умеете держать лампочку в руках?
— Я никогда над этим не задумывался, — ответил Джаспер Гвин.
Старичок протянул ему лампочку. То оказалась «Елизавета Романова».
Джаспер Гвин бережно зажал ее в ладони. Старичок поморщился.
— Берите пальцами. Так вы ее погубите.
Джаспер Гвин послушался.
— Штыковое соединение, — изрек старикашка и покачал головой. — Отдать
вам лампочки как они есть, вы мне их перебьете еще до того, как
вкрутите. — И забрал обратно свою «Елизавету Романову».
Они договорились, что через девять дней старичок вручит Джасперу
Гвину восемнадцать лампочек «Катерина Медичи», которые погаснут в
промежуток времени от семисот шестидесяти до восьмисот тридцати часов.
Они угаснут без агонии, бесполезных вспышек и взрывов. Угаснут одна за
другой, в порядке, предугадать который не дано никому.
— Мы забыли обговорить, в какой тональности будет свет, — сказал Джаспер Гвин, уже собираясь уходить.
— А вы в какой хотите?
— В детской.
— Учту.
Они распрощались, пожав друг другу руки, и Джаспер Гвин поймал себя
на том, что делает это бережно, как много лет назад, когда прощался за
руку с пианистами.
Отшив со стич.су
